Нонна Гришаева: Я – папина дочка

30/11/2011 Собеседник Нонна Гришаева – это… Ну, первые ассоциации? Правильно, «Большая разница» (Тина Канделаки, Анджелина Джоли), «Папины дочки», «Две звезды» (Марк Тишман). Это как «фрукт – яблоко», а «великий русский поэт – Пушкин». Человек живет узнаваниями. Оттого и счастлив. В наше время лейблы наклеивает ТВ. Но Нонна Гришаева – это еще «День радио» вместе с «Днем выборов» – кино и спектакль в ДК Зуева на Лесной, где удивляет/смешит (удивительно смешит) своими работами «Квартет И». Это и «Добрый вечер» – совместный с Александром Олешко гастрольный спектакль. И конечно, роли в Театре Вахтангова и мюзиклы «Иствикские ведьмы», «Зубастая няня», «Зорро». Книжка для девочек переходного возраста «Советы дочкам». Но эти ее работы далеко не первого ассоциативного ряда. Когда Нонна Гришаева нашла время для встречи – «А давайте в машине по дороге в аэропорт», – я первым делом спросил актрису об этом! Не задевает ли ее, что театральные работы знают, видят гораздо меньше, чем телевизионные, киношные. Кино – это так, помощь другу – Вот я был на «Дне радио». Как только Нонна Гришаева (красотка Нонна по спектаклю) появляется на сцене, еще слова не сказала – уже шквал аплодисментов. – Ну и что? Да, это аванс, это благодарность зрителя за то, что я уже сыграла в кино, за то, что я делаю в «Большой разнице», за то, что я делала в «Папиных дочках». Это они «узнали». А дальше – ты продолжаешь играть и легко доказываешь, что ты не просто какой-то там «кнопочный персонаж». – Простите? – Ну, это когда какую кнопку ТВ-пульта ни нажми, наткнешься… За что я люблю театр, так за то, что здесь все живое. Кино я вообще не очень люблю, потому что это всегда не твое искусство. Это искусство монтажа. Всегда иду на премьеру и невероятно нервничаю, потому что неизвестно, что там будет, что увижу. Ты можешь сыграть тысячу раз гениально, но если тебя смонтировали «восьмеркой» – твой затылок, – никто твоего этого «гениально» не увидит. А театр – это здесь и сейчас. Вот я, артист. Да, вы знаете меня по экрану. Вы считаете, что я «кнопочный персонаж»? Хорошо. Но сегодня вы пришли в театр, и сейчас я вам покажу без монтажа, без всего, на что я, артист, способен. И никто меня сейчас не порежет и не смонтирует. Вот вы, и вот я! И когда люди действительно открывают тебя вживую, это ни с чем не сравнимо… Понимаете? Мне гораздо тяжелее сниматься в кино. Когда ты часами ждешь. Часами! Три минуты сцены, а снимать могут целый день. Очень тяжелый и сложный процесс, в результате которого идешь на премьеру и трясешься вся. – Я был как-то на съемочной площадке – не в павильоне. Вы приехали к 12, часа три вас гримировали-одевали, потом проводили в офис, где должен был сниматься эпизод с вашим участием. На вас набрасывается толпа журналистов, приглашенных пиар-директором будущей картины, какие-то незнакомые, случайные люди что-то говорят. На площадке между тем – суета жуткая, все бегают, кричат, что-то ищут, за чем-то кого-то посылают. И вы, совершенно грустная, сидите в какой-то комнатке, ждете. И я подумал: когда вы школу заканчивали, учились в «Щуке», разве вы об этом мечтали? – Нет, конечно. Кино – это так… В случае, о котором вы говорите – помощь другу. Поскольку это первый полный метр Эдуарда Радзюкевича, с которым уже 20 лет знакомы, вместе учились в Щукинском училище, поскольку это один из моих любимейших партнеров, то, когда он попросил: «Только ты можешь это сыграть», я согласилась. А мечтала я о том, например, что сейчас происходит со мной в «Зорро». – Говорят, на мюзикл этот был жесткий кастинг. – Кастинг?! Я уже нахожусь в таком статусе, чтобы ни на какие кастинги не ходить. Режиссер, который совсем меня не знал, поверил продюсерам. Те же просто-напросто отвезли меня в Париж, в театр «Фоли-Бержер». Показали французскую версию, увидев которую я уже не могла отказаться от участия в «Зорро», потому что это было настолько мощно, невероятно – именно так, как я люблю. Действительно, роль абсолютно всей моей жизни. И я поняла, что, когда Дима Богачев, продюсер, говорил: «Ты понимаешь, что роль Инес для тебя написана?», это были не пустые слова. – Теперь вся ваша жизнь подчинена графику «Зорро»? – Нет. Есть три состава, поэтому я совершенно нормально планирую свою жизнь. Просто определенное количество спектаклей в месяц должна отыграть. Но мне это не тяжело. Я иду на спектакль всегда в приподнятом настроении. – Пока! А сотый спектакль? – И что? – Все-таки «чижало», как говорила одна известная киноба­рышня… – Нет, как вы не понимаете! Это такое удовольствие! – Вы импровизируете на сцене? – Мы импровизировали в репетициях, а теперь, когда это утверждено… Нет, непозволительно. Как бы это вам сказать… Вот я играла-играла «Зорро», потом пришла на один вечер сыграть в Театре Вахтангова спектакль – и это такая колоссальная разница! То, что происходит со спектаклем в течение лет, как все растягивается, разваливается – это просто катастрофа. Монтировщики позволяют себе неправильно ставить декорации. Артисты позволяют себе добавлять кучу текста, которого нет, – «Мы импровизируем!» По-моему, это чудовищно. Поставлено – и будь добр, каждый раз на разрыв аорты играй. Всегда. У меня есть коллега в мюзикле Алексей Франдетти, он играет брата, главного врага Зорро, так он рассказывал, когда заспорили по поводу этой вот системы, как можно каждый день играть и на высочайшем градусе, про Джуда Лоу. Он, будучи в Лондоне, специально пошел на «Гамлета» с Джудом Лоу: на «двойник», как мы говорим, то есть и на дневной, и на вечерний спектакли, которые идут по выходным. Леша говорит: оба спектакля Лоу играет без всяких скидок. Не то что наши. Именно потому, что зритель заплатил деньги и пришел на Джуда Лоу в роли Гамлета. И его не волнует, устал артист или не устал… Вот это высочайший профессионализм, я считаю. Я же чувствовала, что – могу – Очень вам это нравится, как я понимаю. Сразу такая экспрессия в голосе появляется. – Да, я трудоголик. Я очень требовательный человек. Прежде всего к себе. Но и ко всем цехам. Каждый должен выполнять свою работу на сто процентов. – Вы из вахтанговской труппы ведь ушли сейчас? – Осталась там на договоре – играть несколько спектаклей. Поэтому сейчас мне совсем легко дышится. – А так театр претендовал… – Театр никогда на меня не претендовал. Я свою главную роль вообще 10 лет ждала. Театр Вахтангова никогда не делал на меня ставку. Очень долгие годы – лишь череда маленьких ролей. – Обидно было? – Безумно обидно. Я же чувствовала, что – могу. Я почему не пошла в Ленком, а этот театр выбрала после Щукинского училища? Потому что думала: они-то мои педагоги, они-то меня знают. Им-то не надо доказывать, что ты можешь! А пришлось, и очень долго. – И несмотря ни на что, труппу вы не меняли. – Театр для меня всегда был – дом. – Понятие дома для вас… – ...абсолютно. И было. И есть. Это главное мое достояние. Собственно, мой источник, где я черпаю силы. Даже когда их совсем нет, совершенно устала, когда «все плохо», приходишь домой, смотришь: одна сидит уроки делает, второй выбегает навстречу с какой-нибудь машинкой-роботом… И всё – счастью нет предела. Только чтобы они были здоровы, чтобы у них было все хорошо. А я сильная, я все выдержу. – Ваша «правильная», паспортная фамилия Гришаева-Несте­рова? – В первом замужестве я не меняла фамилию, но в этот раз, когда мы женились, мне очень хотелось сделать Саше приятное. В то же время для меня очень важно было сохранить и папину фамилию. Я ее дочери передала. Детей у меня двое. Один ребенок – Настя Гришаева, второй – Илья Нестеров. Плакала во сне – Может быть, кто-то красиво сочинил, может быть, правда: я читал, что когда вы приезжаете в Одессу, то идете к дому, в котором провели детство, стоите и смотрите на свои окна. – Это правда. – Что вы хотите там увидеть? Что найти? – Не знаю. Безумно хочется попасть внутрь. Безумно. Мне даже недавно, буквально три дня назад, приснился сон, даже маме его рассказала: «Мам, представляешь, мне приснилось, что я выкупила нашу квартиру и что вот я наконец-то вошла туда, внутрь». Я так плакала во сне. Ходила по комнатам, трогала стены руками и рыдала от счастья. – У вас, видимо, было очень счастливое детство. – Да. – И вам кажется, что если вернуться домой, то и все вернется? – Мне очень больно было терять мир, который папа построил для меня. Представляете, когда он выкладывал паркет, на пороге моей комнаты даже выложил букву «Н» из брусков другого цвета. Папа любил меня безумно. Когда с друзьями знакомил, говорил: «Это моя дочь, моя жизнь». Папа мною жил, дышал. Таких отцов не бывает. – Простите, если я… – Я папу похоронила, когда была на 5-м месяце беременности Настенькой. Он до такой степени не хотел меня беспокоить, волновать, что, даже когда умирал, говорил: не трогайте Нонну! Не смейте! А я в это время еще и досматривала свекровь, которая тоже умирала… И только мы похоронили свекровь… 9 дней, были поминки, и звонит мама и говорит: «Нонна, вылетай, папа умер!» Он за неделю сгорел. Вот такая у меня была непростая беременность первая. Все это надо было пережить. Я когда прилетела, зашла в папину квартиру, увидела: у него над диваном, на котором он лежал и болел последнюю неделю, была такая рама от картины, такая золоченая, вся в моих фотографиях. Пока умирал, он смотрел на меня. – Он молодой из жизни ушел? – Да, достаточно молодой, 57 лет. – Вы папина дочка? – Абсолютно папина. – Он вами занимался? – Занималась мною мама. Водила везде, на все занятия: хореография, балет, музыка. Но папа занимался мною в другом смысле, папа меня любил. Эта любовь была совершенно всеобъемлющая. Мог часами проводить со мной время, и нам было очень хорошо вдвоем. – И во всех перипетиях поддерживал? – Конечно. Папа вообще за всю свою жизнь ни разу на меня не крикнул и ни разу ни за что не поругал. Ужасно не люблю слово «звезда» – Сейчас, когда вы стали знаменитой или когда зал взрывается аплодисментами, вам бы, наверное, очень хотелось, чтобы и он был среди зрителей, смотрел на вас, слышал их? – Безумно-безумно хотелось бы. Но я верю, что душа бессмертна, я знаю, что папа сейчас смотрит и радуется за меня. – Что вы стали звездой. – Ужасно не люблю этого слова. – И вас дома так не называют? «Вот и наша звездочка пришла»? – Нет. Этого слова нет в нашем лексиконе. Мои домашние очень критично ко мне относятся. И мама, и муж, они редко меня хвалят. – Странно. И вы им позволяете быть такими строгими? – Ну, что делать, если они у меня такие? Меня достаточно хвалят на стороне, поэтому – пусть критикуют. – Сами передачи с собственным участием смотрите? Ту же «Большую разницу»? – Далеко не всегда получа­ется. – Но вы можете рассмеяться, глядя на себя-не-себя? – Нет, отстраненно у меня не получается смотреть. И это нормально, это рабочий процесс. – Но кто-то же вас смешит? На кого вам интересно смотреть? – В нашей программе? На Сашу Олешко, безусловно. И у нас в «Большой разнице» есть просто гений, абсолютно поцелованный Богом человек – Сережа Борунов, который может блистательно сделать кого угодно. Например, недавно сделал нашего с мужем любимого Лепса. Я не понимаю, как он работает, и меня это всегда поражает. Мы его фанаты абсолютные. – Из ваших ролей вам самой какая больше всего нравится? – У меня любимые образы – из пародий на фильмы «Служебный роман», «Гараж» Рязанова и «Москва слезам не верит» Меньшова. – Москва действительно не верит им? – Не верит. – Она любит успешных… Впрочем, как и все. Я смотрю ваш график на два ближайших месяца, почти каждый день – спектакль то в Москве, то на гастролях. Одна неделя – Краснодар, Ростов-на-Дону, Волгоград, а через одну – Нью-Йорк, Торонто, Чикаго, Майами… Достаточно выматывающее занятие. Оно вам надо? – Да. Мы же в этом концерте («Добрый вечер» вместе с Александром Олешко: отрывки из спектаклей, песни, монологи, скетчи. – Ред.) делаем то, что нам нравится, то, что нам хочется. И это находит отклик у зрителей, что делает нас абсолютно счастливыми. Устаем? Да. Но естественно, на поклонах мы получаем энергию обратно… Это меня Роман Григорьевич Виктюк, когда я только пришла в Театр Вахтангова, научил. Дебют, первый выход на сцену у меня был в его пьесе «Я тебя больше не знаю, милый!» Партнерами были Сережа Маковецкий, Людмила Васильевна Максакова, Фима Шифрин. И выстраивание поклонов у Романа Григорьевича всегда – отдельное действие. Я спрашиваю: почему, Роман Григорьевич? Он говорит: «Потому что, деточка, ты 3 часа отдавала им, а теперь на поклонах возьми обратно». Это гениальная формула! – А я грешным делом думал, что все эти гастроли – из-за денежки… – Нет-нет-нет. Денежки мы зарабатываем в других местах. Это все удовольствие. – Я часто слышу в разговорах с известными людьми, особенно с телеведущими, что они не могли бы чувствовать себя звездами – по уровню жизни, достатка – без корпоративов. – Охотно верю. – Нет ли здесь какой-то неправильности? – Какой? Мы же не в Голливуде с вами. Мы же не получаем 100 тысяч долларов за съемочный день! Господи, самая большая ставка – 5 тысяч долларов за день. Даже у самой большой нашей звезды. А в Голливуде – 100 тысяч! Есть разница? – Нонна Валентиновна, лицо славы при ближайшем рассмотрении оказалось такое же, как в мечтах студентки театрального вуза? – Как когда. – Что самое неприятное в «быть знаменитой»? – Люди до такой степени бывают беспардонными, т.е., когда ты пытаешься отдыхать, даже лежа на пляже или сидя в кафе, пытаешься поесть, они совершенно легко подходят: можно с вами сфотографироваться? А автограф? И от этого никуда не деться. Журналистские выдумки, распускание сплетен – все это настолько ужасно, что даже говорить противно. Зависть коллег. – Но есть и приятные мо­менты. – Конечно. Когда ты добиваешься того, о чем мечтал с детства, это приятно, несмотря ни на что. Когда можно позволить себе купить что-то, чего раньше не мог. Когда на десять предложений можно десять раз сказать «нет» и согласиться только на двенадцатое. Да и гонорары повыше. В общем-то на этом разговор и закончился – мы приехали в Домодедово, откуда Нонна Гришаева улетала на очередные гастроли. Я проводил ее до стойки регистрации бизнес-класса, невысокую стройную женщину в джинсах и курточке, в очках с затемненными стеклами, мы встали в конец небольшой очереди. Буквально через пару секунд к нам подошла сотрудница авиакомпании: «Проходите, пожалуйста». «Нет-нет, я по очереди, – ответила ей Нонна и с легкой улыбкой повернулась ко мне: – Ну, вот видите, и такие бывают преимущества…» звонок маме Маргарита Гришаева: Нонночка не боится быть некрасивой – Если вы спрашиваете о моей любимой работе Нонны в «Большой разнице», то это роль Фрейндлих (Мымры) в пародии на «Служебный роман». Она так точно передала все нюансы, и она там действительно Мымра, ужасная, некрасивая. Нонночка не боится быть некрасивой. Это профессионализм самого высокого класса. Жертвенность в отношении любимого дела. Это всегда ей было свойственно. У Нонночки, например, очень долгое время были длинные, ниже пояса, роскошные волосы. Проекты домов З500 - http://z500.com.ua/doma/tag-odnoetazhnie.html И вот ради роли Клеопатры на 2-м курсе она их остригла. Очень жаль было. Но знаете, что самое обидное (она рассказывала) – что многие говорили: «Какой парик Гришаевой сделали!» Дмуховский Мечислав http://www.sobesednik.ru/interview/nonna-grishaeva-ya-papina-dochka